Зима уже шла на убыль. Неизбежно становилось теплее, скоро начнет таить снег, будут лужи, слякоть, грязь - противно будет. Весну Пётр не любил, впрочем как и лето, уж больно жарко бывает, и в Петербурге лето всегда казалось молодому человеку особенно невыносимым. И поэтому неизбежное течение времени и календаря вперед в дополнение к нелюбимой работе и вечным семейным вопросам не прибавляло Петру Васильевичу хорошего настроения. А необходимость идти к брату и вовсе удручала. Плюнуть бы на них, забыть и не связываться больше, все равно они особенно страдать по бастарду не будут, но вот фамилия и деньги Петруше были нужны и дать их могла только семья какая уже она не была бы: отец, которого молодой человек до сих пор толком не знал, и старший брат, которого Пётр то ли любил, то ли ненавидел, то ли боготворил, то ли хотел низвергнуть хотя бы в своих глазах. Странно все это было, ненормально. И жутко раздражало Петрушу. Хорошо, что в город приехал Николай Всеволодович и теперь можно забыться в мыслях, которые приходили к Исаеву, когда он смотрел на графа, и окунуться в пьяный угар, которого не чуждался заграничный друг Петра.
В здании Третьего Отделения Пётр бывал не раз, еще в студенческие годы он навещал брата у него на работе, поэтому и знал кое-кого, и даже не был удивлен, что охранник на контрольном пункте не изменился. Мужчина уже в почтенном возрасте Петрушу узнал и после формальной записи в журнал пропустил к брату, даже напомнил, где кабинет Якова Васильевича находится. Высоко брат забрался. Так просто и не достать, сначала ступеньки отсчитай, потом по коридорам поброди, и только потом твоему взору покажется дверь с табличкой “Исаев”. Можно даже в сказке себя почувствовать, если фантазию подключить, Вот только Пётр не был сейчас настроен на каламбур. С Яковым ему всегда тяжело разговаривать, да и молчать не легче. Но деваться некуда. По привычке, и от волнения, Петруша поправил перчатку и постучал в дверь.
Тишина. Еще раз постучать. Хм. Слишком стойкая тишина. Пётр еще раз, в третий, постучался в дверь кабинета брата и когда ему вновь не ответили, чертыхнулся и сам дернул ручку. Заперто. Что и следовало ожидать. Интересно, брат в героя играет или перед своими сильными мира сего отчитывается? Да, неважно. Узнать бы только, есть ли смысл его ждать. Пётр оглянулся по сторонам в поисках хоть кого-нибудь в пустынном коридоре, кто мог бы знать, куда отлучился Яков Васильевич и на его счастье в этот момент из  соседнего кабинета вышел юноша в студенческом сюртуке “родного” для Петруши петербургского университета.
- Любезный. Любезный, постойте, - молодой человек двинулся навстречу незнакомцу. - Постойте. Вы работаете здесь? Не знаете ли часом, давно ли и надолго ли отлучился Яков Васильевич? - Пётр расплылся в своей привычной улыбке и прокрутил в руках шапку, рассматривая юношу перед собой. Студентик. Вряд ли, конечно, знает, но может быть, подскажет, у кого спросить. Все же хорошо было бы найти Якова, а если нет придется завтра или послезавтра идти к нему домой, а где Петру более неуютно, у брата дома или в Третьем Отделении, еще вопрос. Так что оставалась пока надеяться на студентика, может слышал чего. А иначе зачем в Третьем Отделении крутится? Они тут все любят слушать и изучать чужие тайны и чаяния.

А студентик оказался говорливым и наглым. Пётр даже изогнул бровь, не без интереса слушая речи юноши, стоящего напротив него в изрядно поношенном сюртуке, но смотрящим на Петрушу так, словно Исаев был одним и тех бывших крепостхы мужиков, что падают любому чиновнику в ноги при первой встречи. Какие неразумные нынче студентики пошли, не гибкие, не думающие. И вот таких берут на службу в Третье Отделение, а его, уже причем имеющего диплом - в Департамент торговли и мануфактур. Ну, спасибо, брат, помог и в люди вывел, что еще сказать. Петруша чуть скривился, когда молодой человек в своей пламенной речи, не дающей Петру и слово вставить, дошел до канцелярии. Бюрократических проблем и нюансов молодому человеку хватало на своей службе Каренину. Алексей Александрович был тот еще педант и очень любил правила, поэтому избави Боже, записываться на встречу с братом. Петруша не такой уж и гордый и подождет, и в гости без приглашения заглянет. Да и когда речь заходила об его отношениях с Яковым Васильевичем слово “гордость” сразу же становилось каким-то неподходящим. И Пётр это знал, понимал, что старший брат слишком многое о нем знает, слишком в разном расположении духа его видел и порой специально провоцировал Петра на эмоции, чтобы говорить о “гордости” в том литературном ее проявлении, в котором о ней обычно говорят в свете. Ведь Пётр всегда поддавался на провокации брата, легко отзывался на его действия, и до сих пор не мог избавится от его тени. Яков Васильевич умел завораживать людей и привязывать их к себе. Вот кажется и этот мальчик попался в его сети. Посмотрите, каким довольным уходит. Думает, что угодил господину главному следователю. Болван. Петруша усмехается в спину, удаляющегося молодого человека, не собираясь ему отвечать. И, правда, в гости к брату зайдет. Так даже как-то по семейному будет.
Однако, кажется, разум у студентика все-таки имелся, и юноша, наконец, решил им воспользоваться, откинув гордыню. И тут уже пришла очередь Петра самодовольно улыбаться, что он и делает еще пару раз прокручивая в руках шляпу. “Простить мне мою дерзость”, интересно, это он только о последнем вопросе или о том, что стал говорить за господина главного следователя тоже? Надо будет спросить. Пожалуй, даже прямо сейчас. Прежде чем раскрывать все свои карты. А то как же не ответить смелостью на смелость (глупость, в случае незнакомца). Нет, конечно, вряд ли Яков как-либо возмутится, если узнает, что студент не пустил Петрушу к нему и велел уйти, но вот если бы на месте Петра, был Андрей… Возможно юноша потерял бы работу. И давно ли студентов берут на работу в Третье Отделение, да еще и к самому статскому советнику приставляют, раз он не задумываясь говорит от имени Якова Васильевича? Интересно. Стоит запомнить.
- А? Что-что, простите?- Петруша сделал вид, что не сразу понял, что студент обращается в нему, но теперь он полностью обернулся лицом к молодому человеку. - Родственником Якову Васильевичу? Являюсь. Брат я ему, если точнее. Двоюродный, если угодно, - после небольшой паузы добавил Петруша, не без наслаждения наблюдая за реакцией студента на свои слова. Хотел он не добавлять это официальное “двоюродный”, но Петруше подобную дерзость в отличие от всех (любых) слов студентика, точно не простят. - Исаев Пётр Васильевич. А Вы, любезнейший, простите? Вижу, что студент, да еще и моей alma mater, однако никак не могу припомнить, чтобы главный следователь должен был отчитываться перед студентами, хоть и Петербургского университете, за все свои встречи: назначенные и случайные, - голос Петра не звучал недовольно. Наоборот молодой человек говорил очень легко, привольно. Однако его глаза при определенных фразах нехорошо блестели. Взгляд у Петруши цепкий, уверенный. Может быть, хотя бы им он похож на остальных Исаевых?